А.Марченков
К разделу "Литература"
|
К началу
ПАУК И ПИСЬМО
Я думал раньше, что у нас у всех
Какое-то одно предназначенье,
И как бы наши долгие пути
Ни расходились, словно ветви древа,
Они должны когда-нибудь сойтись…
Ушедшие из дому - воротиться,
И непременно обрести язык,
Который будет каждому понятен.
Тогда, на этом самом языке
Мы скажем то, что нынче позабыли, -
И, наконец, друг друга обретём,
Избавившись навек от разделений.
А мелочи потонут в небесах,
Мы скоро потеряем их из виду,
Зато деревья, птицы и цветы
Поделятся секретами своими, -
И мы узнаем их простую жизнь,
Которая достойна удивленья
И протекала рядом, в двух шагах,
А мы её в упор не замечали.
Когда-то испытавшие любовь
Вдруг ощутят её знакомый привкус,
И, главное, они найдут ответ
На все эти проклятые вопросы…
Я думал так… Желаю и теперь
Так думать, но помимо воли
Мне всё отчётливей приходит и ясней
Совсем другая грустная картина:
Седая полночь зимнего двора;
На крыше трубы, как на пароходе,
Оцепенели в стуже флюгера.
Пишу письмо, а письма - не доходят.
Погасли окна, словно маяки,
И улица - как океан - безбрежна.
Прибой любви - конвульсии руки,
Пишу письмо, - ты не прочтёшь, конечно.
Уже как год, не ходит почтальон.
И адрес твой, как "Отче наш", привычный
Стал архаизмом… где этот район,
Прямая улица и старый дом кирпичный?
Мы спали, а невидимый паук
Соткал на окнах строгие узоры.
Внимательно он ловит каждый звук,
И мягкой лапой оплетает взоры.
Сомнений нет: мы в паутине дней.
Нам приготовлен тихий тёплый кокон
Высоких стен и запертых дверей,
И матово заиндевевших окон.
И только дёрнись - жало уже ждёт,
Пускай и есть недолгая отсрочка.
Ко мне никто на помощь не придёт,
Паук отыщет нас поодиночке.
Но я пишу… А позади едва
Стоит мой Ангел, в золото обутый.
И он сейчас возьмёт мои слова
И понесёт, порвав земные путы.
К началу
ЕЩЁ ОДИН СОН ВРЕМЕНИ
В осеннем городе всё думают о лете,-
И так мечтают подвести часы,
Чтоб снова к бабушкам разъехались все дети
И чтоб вернулись птицы средней полосы.
И вот, в плащах одних по улицам мощёным
Снуют фигурки, ёжась и дрожа. -
То горожане ищут время обречённо:
Ему, поверьте, посчастливилось сбежать.
Теперь никто не опоздает на работу
И не проспит обедню в выходной.
Кривая времени зашла в тупик - и всё тут,
И все рассыпались минуты до одной.
Застряло солнце возле тучи - вот удобство!
И потому - не бойся, не умрёшь…
Не превзойдя себя, живи хоть до ста.
Но вот что жаль ещё - теперь бессмертна ложь.
И, к сожалению, весны не будет тоже,
И новых красок, радующих глаз.
И никогда уже рассеянный прохожий
Не спросит у тебя: который час?
К началу
ТОЛЬКО БЫ…
Я не имею претензий,
"Кто виноват",- не знаю.
Бедный, как father McKenzie,
Я по ночам читаю.
Что ж, опустел Элизий,
Но умолкать не смею.
Видел бы брат из Ассизи,-
Как проповедуют змеям.
В шёпоте тонет возглас;
Здесь не смеются годами.
В воздухе всё промозгло,
Суша покрыта льдами.
В мыслях - рога и копыта,
В сердце - метла и ступа.
Та, что страшней Аида,
Входит ко мне без стука.
Ночью пастух опасен:
Бьётся в зубах добыча.
В хоре безумных басен
Я Твоё Имя кличу.
Только бы не оглохнуть
В шумной железной клетке,
Только бы не засохнуть
Тонкой зелёной ветке.
К началу
ЮНОСТЬ
Юность подарена перьям и скрипкам,
Праведной лексике, значимой роли.
Очень взыскательна к чьим-то ошибкам,
Столь же чувствительна к собственной боли.
Юность отмечена общим вниманьем,
Часто - таланта незримой печатью,
Горько обижена непониманьем,
Но спасена предвкушением счастья.
Юность нацелена на достиженья:
Громкие планы, высокая планка…
То - беззаботно идёт на лишенья,
То - беззащитно клюёт на приманку.
Юность потрачена на разговоры:
"Любит - не любит", да "правы - не правы".
Юность умчалась за синие горы,
Лошадь сменив у последней заставы.
К началу
ОГЛЯНУВШИСЬ
Когда ты крепко спишь, когда
Душа, как белый пар, витает
И видит странные места,
Где наяву и не бывает,
Свободная от груза лет,
Она летит в свои пенаты…
Я думаю, меня там нет,
Хотя со мною и нежна ты.
Как будто жизнь прошла с тех пор,
Как мы с тобою неженаты,
А только небо - всё висит.
И тот несчастный разговор,
Так никогда и не начатый,
За нас судьба пусть домолчит.
К началу
ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЕ
Как много струн у души, и как
Им трудно в согласье прийти самим.
Ведь вместе, во след: виртуоза рука
И лапа кошачья, - проводят по ним.
И рвут друг у друга два странных певца
Покрытый загаром веков инструмент;
И нет ни начала игры, ни конца,
А только один настоящий момент,
В котором мелодии не распознать,
И к музыке, споря, мешается крик…
Да разве я сам так умею играть?
И разве моя это песня, старик?!
К началу
НИТЬ
Во сне увидел я престранную картину:
Две птицы медленно парили надо мной,
Огромный кречет с хищными когтями
И нежная кофейная голубка.
И были связаны они подобьем нити
За лапки - так что, сколько б ни старались,
А разлететься не могли никак.
И кречет рвался в скалы, к поднебесью,
Но для неё там холодно и страшно;
И устремлялась горлица к долинам,
К листве садов и жизни копошенью,
Но для него тут тесно и уныло.
Вот так и нас судьба соединила…
К началу
ПОСЛЕДНЯЯ ДВЕРЬ
Уже на пороге вечности
Начинаешь искать ключи
И долго нервно позванивать,
Перебирая связку.
А, может, всё дело - в пароле?
Но сторож в дверях молчит,
Храня на иконном лике
Невозмутимую маску.
А за спиною - время
Змеится бескрайним хвостом;
И вот бы, подобно ящерице,
Его мгновенно отбросить.
Но чувствуешь, что прирос к нему
Всем своим существом,
А страж ничего не ответит
И ни о чём не спросит.
Смотреть в замочную скважину -
Не дело, особенно тут;
Однако стоишь с надеждой,
Пока она не померкла,
Томительно вспоминая:
"Стучите - и вам отопрут",
И вдруг под ладонью - гладкая,
Холодная плоскость зеркала.
А молчаливый сторож -
Да это почти что ты,
Ну, разве, чуть-чуть постарше,
Побольше в глазах печали,
И за плечами - море
Сапфировой чистоты;
И барка, идущая в вечность,
Похоже, вот-вот отчалит.
К началу
КОГДА Я СОСТАРЮСЬ
Когда я состарюсь, пером скрипя,
И снова вернусь к началу,
То стану во всех узнавать тебя,
Как Сальвадор - свою Галу.
И если память оставит меня,
А время - силы отнимет,
То я и тогда буду день ото дня
По буквам слагать твоё имя.
Таится взаимности нашей печать
Внутри: она где-то под кожей…
Уйду я - а ты так и будешь встречать
Меня вечерами в прихожей.
К началу
ЭКСПОНАТ
Античного города древняя слава
Уснула навек на музейном погосте,
Теперь не для вечности, а для забавы;
Хозяева здесь - прихотливые гости.
И правда: для ужина и для свиданий
Отлично подходят вот эти руины…
И видится мне: среди остовов зданий
Крадутся восставшие сарацины.
Они неизбежно придут, как цунами,
Они наступают, сгоняют с дороги,
Чтоб вытоптать всё, что посеяно нами;
Их взгляды практичны, а игры жестоки.
И наши дома с алтарями героев
Они превращают в курганы и гравий…
О рае мы грезили, город построив,-
А вышла лишь студия для фотографий.
К началу
ТЕОРИЯ РАСПАДА
Наблюдать мне всё чаще приходится -
Телескопа не нужно - воочию,
Что вселенная наша расходится,
Даже днём, а не только ночью.
Распускается наша галактика,
Как цветок - перед тем, как увять ему.
Расстаётся теория с практикой,
Брат с родными прощается братьями.
Да и красное спектра смещение
Замечаю без приспособлений:
Это вовсе не краска смущения, -
Окровавленный след поколений.
Так разводится мимика с жестами,
И любимая прыгает в омут;
Так гора расстаётся с блаженствами,
В океанах Титаники тонут.
Распрощается яблоко с веткою,
А уж с матерью дочь - и подавно.
Что-то делят соседка с соседкою,
А католики - с православными.
Распадается мир, и наверное,
Как бы я ни берёг свою душу, -
Удаляться от всех равномерно я
Буду щепкой законопослушной.
В алтарях повисает молчание,
И водой разливается млечность,
Остаётся пустыми ночами мне
Только руки тянуть в бесконечность…
К началу
КАК ЭТО ЗВУЧИТ СЕЙЧАС…
Перемещаясь долго по стране,
В природе лишь увидишь перемены:
Там - всё холмы и море в белизне,
А здесь - леса, где сосны словно стены.
И в роскоши мифических картин
То здесь, то там, под звук небесной скрипки,
Везде мелькает тот полукретин,
Кого царём назвали по ошибке.
__________________________________________
*В начале века это звучало гордо…
К началу
ПОД СТУК ТРАМВАЙНЫХ КОЛЁС
Быстрый на рельсах трамвай, я в пустынном вагоне,
Нет остановок, и даже кондуктора нету.
Стуки на стыках слышны и - как будто - погоня,
Мчусь я по городу, мчусь по окраинам где-то.
Мне десять лет, и вся жизнь моя - недоуменье,
В окнах мелькают картины и лиц не запомнить.
Мне бы поменьше боязни, побольше уменья,
Вот и страницы - и надо их чем-то заполнить.
Так, на ходу, разродиться звенящей строкою,
Что, словно лава, сойдёт и застынет навеки;
Но нелегко совладать с непослушной рукою, -
Из-под пера расползаются строчки-калеки.
Шумно несётся трамвай по безлюдным кварталам,
Ставший моей колыбелью и домом родимым,
Но меж колёс пробивается голос усталый,
Время считая невнятно и неотвратимо.
Скоро и рельсы, как нити, порвутся внезапно,
Голос усталый объявит тогда передышку,
Двери откроют, войдёт неизвестное "завтра"
И подберёт со скамейки ту детскую книжку
К началу
НА ПОСТАМЕНТЕ
Поэзия - не профессия,
Она бытия основа
И, можно сказать, конфессия
Хранителей тайны слова.
Остра как штык, изощрённая,
Как меч короля Артура,
И в хаос секунд помещённая,
Словесная архитектура.
Веками стоит, не двинется,
Когда б и луна - упала;
То бедной вдовой прикинется,
А то - королевою бала.
А кто её рыцари, кто они?
Совсем не свирепы с виду,
Одеты в смешное пальто они
И склонны прощать обиды.
Они без конца скитаются:
По дольним тропам, и выше,
Беспочвенно улыбаются
И что-то такое слышат,
Что, видно, не ими сложено,
И слухом едва уловимо,
И что повторить не сможем мы,
Как первое "да" любимой
К началу
НА ПОЛПУТИ
В ту половину года, когда небо земли темней,
Тогда и дела, и мысли, - всё как-то незавершённо;
Пройдя полдороги, - не знаешь, идти ли дальше по ней,
И просто стоишь на обочине, больной и опустошённый.
И та половина природы, что видит особый шик
В превращении бабочки в гусеницу и в кокон,
Предъявит тебе своё право на жизнь и на полдуши,
И будет, как злая наследница, всё время мелькать где-то сбоку.
Уйдёт половина недругов, а половина друзей
Станет недосягаемой, как в паводок - дальний берег;
Бескрайне холодное море… но где-то ведь Моисей
Бредёт по волнам, открывая одну из своих Америк.
И где-то в ином полушарии находится тот вокзал,
Куда, наконец, прибудут отбившиеся от стаи;
Где полусладкие губы и полусухие глаза,
Где флагом полощется время, и жизнь - как игра, простая.
К началу
ЕВРЕЙСКИЙ ПРАДЕД
Неважно, что живёшь ты не теперь,
Ведь словеса над временем летят, -
И я представлю, как ты будешь рад,
Когда я вдруг толкну входную дверь
И заглянув к тебе, произнесу: шалом!
И пусть они не верят тыщу раз,
Что через нас проходит эта связь
Земли и неба, что душа - псалом,
Настроенный на голоса небес.
Они не верят - им и поделом:
Для них всё небо - тучи за окном,
Гнетущие, как многотонный пресс.
А ты встречаешь радостный Песах,
В кругу семьи, задолго до тревог,
И весь в огнях твой мирный городок…
Всё как во сне, как будто на часах -
Не без пяти двенадцать, и вот-вот
Не возвестит кукушка нам о том,
Что век окончен, словно книжный том,
А то, что будет, - страшно наперёд.
И вновь ты избран, и твоя тропа
Ведёт наверх, а там уже готов
Простой алтарь, под ним - вязанка дров,
А сзади - любопытная толпа.
И хочется часы перевести,
Но поздно: за окном шаги судьбы -
Погромы, гетто, камеры, гробы…
Так я пришёл сказать тебе: прости!
К началу
TEFILLA
Страна камней, в которой каждый шаг -
По острию, где тяжело дышать,
Взбираясь вверх, пока полдневный час
Царит кругом… зачем ты вывел нас?
Страна холмов, где нет прямых дорог,
Где вечно рядом запад и восток,
И их не в силах различать компас,
Как близнецов… зачем ты вывел нас?
Страна-мишень, которую не жаль;
Где соберёт трёхкратный урожай
Та жница, что без плоти и без глаз…
О Господи, зачем ты вывел нас?!
Мы вечно ждём тревожащих вестей,
И это поле страшное костей -
Совсем не миф… но в огненном столпе
Ты нас ведёшь, - и мы верны тебе.
К началу
ВИДЕНИЕ ИСААКА
Я держу на руках твоего сына,-
Я уже почти превратился в отца.
У меня под ногами желтеет пустыня,
Как пергамент, жаждущий трости писца.
И на нём следы - отметины века,
Что до первого ветра будут видны.
Я зову тебя снова: ты слышишь, Ревекка? -
Я, лежавший на жертвеннике без вины.
Из её любви, да моих сомнений,
На руках, как на лодке, качаться легко;
Ты проснёшься внезапно, маленький гений,
И тотчас убежишь в темноту далеко.
Взмоет лестница в небо, и с облаками
Выйдут люди с крыльями за спиной,
А я буду стоять с пустыми руками,
И качать темноту… и Ревекка со мной.
К началу
ПЛАЧ ИЕРЕМИИ
Ты хочешь, чтобы я не говорил им
Ни о пирах, ни о победах громких,
И сделался бы праведным мерилом…
А я мечтаю лишь стоять в сторонке
И не тревожить их больных амбиций…
Но ты сказал - я не могу не слушать, -
И пожалев, что поспешил родиться,
Скорблю я, обходя моря и суши.
И словно прокажённый пред людьми я,
Когда твержу о скорых потрясеньях.
Врагом народа стал Иеремия,
Всем досадив, виновен перед всеми.
Мне ненавистны правильные речи
И жертвенники с тучными тельцами,
Где выбирают на безумном вече
Себе святых, кого желают сами.
И я воззвал с обидой и сомненьем,
Воззвал, свою беду живописуя;
И он ответил мне через мгновенье:
Кого люблю - того и наказую.
К началу
ЮДИФЬ
Где твои виноградники, о Кармель?
Где весёлые песни твоих долин
И довольная жизнь благодатных земель,
У которых Всевышний лишь - Господин?
По стране ураганом идёт Ассур
И стучится камнями в створы ворот;
Вся равнина усыпана тьмою фигур, -
И ничто не поможет и не спасёт.
Старый город пылает огнём костра,
Опрокинута башня и страж убит.
Уже нету братьев, но есть сестра,
Молодая и пламенная Юдит.
Для кого твои косы, смуглая дочь,
Что с цветными лентами сплетены?
Неужели наступит брачная ночь, -
Посреди страданий, в пылу войны?!
Ты нарядна, и поступь твоя легка,
Ты слетаешь с холма бесшумной совой,
И губами зовёшь своего Жениха,
Обращаясь к небу над головой.
Говорят, что любовь - как смерть, крепка,
И что тот, кто любит, - непобедим.
Обхватив во тьме рукоять клинка,
Ты прекрасна, как огненный херувим.
Но смертельны объятия нежных рук;
И прошепчет голос во мгле ночной:
О глупец, моя сила - не меч, не лук,
А Господь, что один лишь владеет мной!
К началу
ОТЦУ АЛЕКСАНДРУ
Он ушёл от нас туда, где, видно, его ждали,
Где забудется, как сон, наш нелёгкий век.
Соберёт по черепкам разбитые скрижали
Тот пророк, чьё имя значит - просто человек.
Он ушёл; его следы вряд ли заметутся,
Но ищейки всё равно потеряют след.
Нам бы, милые мои, поскорей проснуться:
В наши окна уж давно заглядывает свет.
Все мы ранены одним топором-убийцей,
Но прочнее всяких уз - кровное родство.
И его большое сердце продолжает биться,
И теперь им никогда не убить его.
К началу
В НАЧАЛЕ БЫЛО…
Ещё не звенела вода в ручьях,
На пажитях - не зеленела трава,
Земля была девственна и ничья,
А в воздухе только носились слова
Того, кто мир разбудить пришёл,
Слегка присев к нему на кровать,
С кем было настолько же хорошо,
Как с мамой в детстве книжки читать.
Ещё не сказал он: да будет жизнь!
Не насаждал свой чудесный сад,
Ещё не провёл по земле межи,
Высоких гор не поставил ряд.
Ещё не вылепил он того,
Кто станет после тонуть во зле…
И ангелы слушали песнь его
О тех временах, что грядут вослед,
О тех неминуемых временах,
Когда в Эдеме вырастет лес,
Когда любовь обратится в страх,
А звёзды посыплются вдруг с небес,
А люди во всём потеряют стыд,
И будет приятен им только тот
Пророк, который уже убит,
И вот тогда пресечётся род…
И песнь умолкла, и слёз капель
Легла росою, как первый снег…
Качалась под деревом колыбель,
И славный ребёнок сопел во сне.
К началу
ВОПРОСЫ ОКУДЖАВЕ
Ну как Вы там, московский шансонье,
О чём Вы грезите, пока другие спят?
И есть ли там свой старенький Арбат,
Чтоб музыка, как лебедь в полынье,
Кружилась в сотах уличных дворов?
Тогда он - правда, лучший из миров.
Куда летит упрямая душа,
Которой крылья резали, спеша;
И закрывали плотно на засов,
Чтоб перелётных не услышать зов?
И вечные глаза - на что глядят?
Ах, я бы много дал за этот взгляд.
А мы бежим, стирая каблуки,
И всё слышнее музыка тоски
По тем печальным, строгим часовым.
Они свой век стояли, как могли,
И потихоньку вдаль от нас ушли.
Их пост оставлен - нам, а мы - бежим…
К началу
ФИЛОЛОГИЯ
Мне в детстве не давались языки
(Хотя и были склонности к наукам),
Стремленья к чуждым письменам и звукам
Казались мне от жизни далеки…
И думал я: куда б ни занесло -
Я как-нибудь сумею объясниться,
И языкам так и не стал учиться,
Осваивая жизни ремесло.
И вот с тех пор - я вечный ученик,
Висит всё тот же за плечами ранец,
По городу хожу, как иностранец:
Мне не понятен улицы язык.
Да и моя порой бессвязна речь,
Когда в толпе знакомых окликаю, -
Они лишь, извинительно кивая,
Несутся дальше, избегая встреч.
Похоже, свой у каждого секрет
Особых слов, слогов, тире и точек;
И, господа, нам нужен переводчик,
Вот так же, как в подвале нужен свет.
А помните, был древний Зиккурат,
Где племена перемешались страшно?
Теперь у всех есть собственная башня,
И языки умножились стократ.
К началу
Примечания
Ещё один сон времени.
Не бойся, не умрёшь. - Такую мысль высказал Змей в раю Еве и, конечно, соврал (Бытие 3:4). Вообще, всякий раз, когда время засыпает, происходят неприятные вещи.
Только бы…
Father McKenzie - герой известной песни The Beatles "Eleanor Rigby", священник, который пишет ночами проповеди, но их некому услышать.
Элизий - то же, что Рай, опустевший после изгнания прародителей.
Упомянутый брат - Франциск Ассизский, любивший проповедовать животным и птицам.
Юность
Последняя застава - намёк на историю исчезновения Лао-Цзы, которого последний раз видели у пограничной заставы, так что он оказался столь же неуловим, как и само Дао, предмет его философии.
Инструментальное
Ещё пифагорейцы уподобляли вселенную хорошо настроенной лире, они, кстати, открыли и некоторые музыкальные интервалы. Душу также считали микрокосмом, исполненным всяческих совершенств.
Последняя дверь
Стучите - и вам отопрут. - Известное изречение Иисуса Христа из Нагорной проповеди.
Когда я состарюсь
Сальвадор Дали чуть ли не все женские портреты писал со своей жены Галы.
Экспонат
Это не совсем про город, хотя мысли возникли на развалинах Херсонеса Таврического.
Теория распада
Иллюстрация модели расширяющейся вселенной, возникшей в связи с открытием т. наз. красного смещения в спектре излучения далёких светил.
Под стук трамвайных колёс
Название взято из кинофильма Акиро Куросавы.
Еврейский прадед
Песах - еврейская Пасха, воспоминание Исхода из земли Египетской. Избранность для Израиля - вовсе не привилегия, а инаковость пути, заключающая в себе и такие страшные вещи, как Холокост.
Tefilla - то есть молитва.
Под прозрачным ты здесь разумеется библейский Господь, Адонай, Который вывел Израиль из "дома рабства".
Поле страшное костей - видение пророка Иезекииля (Иез. 37), характеризующее состояние народа во время вавилонского плена. Далее пророк говорит о воскрешении сухих костей.
Огненный столп сопровождал народ Израиля при переходе через Красное море.
Видение Исаака
Иаков, сын Исаака, вынужден был бежать от гнева брата в Месопотамию. По дороге же, во сне, он увидел лестницу в небо, символизирующую присутствие Божие, а спустя несколько лет он был Самим Всевышним переименован в Израиля. Иаков, таким образом, из сына Исаака становится сыном Божиим. Здесь же всё это увидено глазами Исаака.
Плач Иеремии
Пророку Иеремии выпал тяжёлый жребий - возвещать гибель собственной страны и плен своего народа. Эта миссия порой вызывала в нём внутренний протест, но он исполнил её до конца, став жертвой незрячих "патриотов".
Кого люблю - того и наказую. - Притчи Соломона, 3:12.
Юдифь
Кармель или Кармил, - гряда холмов в земле Израиля, на склонах которых издавна возделывали виноград.
Ассур - Ассирийское войско, согласно книге Юдифь.
Отцу Александру
Скрижали, каменные плиты с высеченными на них Десятью Заповедями, разбил пророк Моисей, сойдя с горы и увидев, что народ отвернулся от истинного богопочитания.
Фамилия о. Александра в западных языках читается как Men, что созвучно слову человек.
В начале было…
За основу взяты начальные стихи 2-ой главы книги Бытия, здесь также много аллюзий на другие библейские места.
Вопросы Окуджаве
На первый взгляд странное присутствие Окуджавы в окружении библейских реалий для автора совсем не удивительно.
Филология
Смешение языков при строительстве знаменитой Вавилонской башни (зиккурата) до сих пор даёт о себе знать самым трагическим образом.
Алексей Марченков.
В начале было...
К началу
(c) Алексей Марченков
|