1
Рывок был таким сильным, что, казалось, содрогнулась земля, и мир стал переворачиваться. Раздался сочный хруст, и от ужаса у него похолодело все внутри. Это конец, понял он, стремительно возносясь вверх. Ему оставалось, как всегда, расправить крылья и вылететь из своего обреченного дома, но почему-то на этот раз он медлил. Сколько же раз ему приходилось совершать это страшное, позорное бегство! А ведь этому никогда не будет конца… Жилище его сотрясалось, как в лихорадке. Он уселся на пол и, поджав колени к подбородку, обхватил их руками… Очень грустно, что они ничего не понимают, – думал он, – но, наверное, тут уж ничего не поделаешь. Слишком короток их век, чтобы они могли по-настоящему хоть что-то понять. Даже те, кто доживает до глубоких седин, так и остаются, в сущности, детьми. Да-да, именно детьми. Он попытался вспомнить свое собственное детство и не смог. Так давно это было… А еще говорят, что мы помним все! Как бы не так… Они помнят даже больше, чем мы. Они помнят свое детство, помнят своих родителей, первую любовь… Почему же мы не помним? Наверно, потому что нельзя запомнить столько. Он попытался вспомнить свою первую любовь. Вроде бы, ее звали Фай. Или нет?.. Вот плата за наше бессмертие. Забыть ли первую любовь и не грустить о ней?.. И каждый раз убегать, как последний трус, когда твой прекрасный и беззащитный дом отдирают от земли… Но, может быть, не нужно убегать?..
…Маленькая девочка в желтом платьице, со смешными косичками, торчащими в разные стороны, вприпрыжку бежала домой, размахивая букетом полевых цветов.

2
Динни Мак Кул никогда не верил в чудеса. Ни в гномов, ни в фей, ни во что другое подобное. В детстве он даже сказки не очень-то любил. Правда, он любил хорошую музыку, особенно джаз и разные авангардистские эксперименты. Но музыка – это довольно-таки реальная вещь, даже, можно сказать, самая обыденная и прозаическая вещь для кларнетиста, обучающегося в джазовом колледже. Надо сказать, что дед Динни, Джон Мак Кул, был весьма недоволен тем, что его внук стал играть на кларнете. Дело в том, что сам Джон предпочитал национальные инструменты, в особенности свою любимую волынку, и хотел оставить ее в наследство Динни. Динни терпеть не мог волынку, ее звуки выводили его из себя. Самым противным воспоминанием его детства был дедушка, дующий в свой гнусавый инструмент с такой силой, что, казалось, его рыжая щетина вот-вот разлетится в разные стороны, и эти ужасные, нудные звуки... При этом было невозможно ни убежать, ни заткнуть уши, поскольку Динни лежал туго спеленатым в колыбели. Единственное, что он мог – это криком выражать свой протест, но что толку! Никто не слышал его криков, заглушаемых пронзительным воем волынки дедушки Джона.
Другое дело – кларнет. О, эти низкие, мистические, берущие за душу звуки! И в то же время кларнет может быть пронзительным, рыдающим, или торжествующим, или задумчивым, или веселым – любое чувство, любое настроение ты выразишь в его звуках, если умеешь его понимать и чувствовать… Куда там гнусавой волынке!.. Дедушка, правда, очень обиделся и завещал свой древний инструмент одному из музеев Дублина. Ничего… В конце концов, они все равно помирились. Главное – настоять на своем.
Итак, как я уже сказал, Динни Мак Кул не верил в чудеса. Поэтому никакими словами невозможно описать его удивление, когда он, гуляя по лугу, вдруг увидел, как из невзрачного цветка в двух шагах впереди него взлетело что-то крошечное, напоминающее больше всего изящного человечка с прозрачными крыльями, и зависло в воздухе прямо перед его носом, точь-в-точь, как маленький вертолет. Динни едва не завопил от неожиданности и замер на месте, не сводя глаз с парящего объекта, который – о, все святые! – совершенно отчетливо помахал ему тонюсенькой ручкой.
"Вот тебе раз!– подумал он. – Эльф! Самый, что ни на есть, эльф".
В тот же миг он услышал негромкий шелестящий голосок:
– Здравствуй, Динни!
– Добрый день. – Динни не оставалось ничего другого, как поздороваться в ответ.
– Ты, конечно, удивлен, не так ли? – Эльф говорил чуть-чуть высокомерно, но, в общем, доброжелательно. – Конечно, удивлен. Не часто вам, людям, выпадает такая возможность – увидеть эльфа. За последние пять столетий, насколько мне известно, ты первый, кому так повезло.
"Повезло-то повезло, маленький наглец, – подумал про себя Динни. – Щелкнуть бы тебя по носу, тогда бы ты узнал, кому повезло". Вслух же он довольно едко спросил:
– И чему же я обязан такой честью?
– Не сердись, Динни, – засмеялся эльф. – Нет оснований сердиться. Разве ты упрекнешь своего отца или деда в том, что они считали тебя желторотым сосунком в то время, когда ты им и был? А ведь я старше и твоего отца, и деда, да еще помноженных друг на друга.
– Да ну! – не поверил Динни.
– Именно так, – подтвердил эльф тоном, не допускающим сомнений в том, что он говорит чистую правду. – Но это сейчас не важно. У меня – вернее, у нас – к тебе очень серьезное дело. Ты согласен меня выслушать?
– Пожалуй, да. – Динни не видел причины, почему бы ему не выслушать эльфа. Торопиться ему было некуда.
– Тогда присядем, – сказал эльф, и рядом с Динни прямо из земли появился прекрасный сухой пень в форме кресла. Динни сел с некоторой опаской, а эльф опустился прямо ему на колено и расположился, словно на диване. Динни приготовился слушать.
– Тебе, наверное, известно, что мы, эльфы, живем в чашечках цветов. Есть, правда, еще лесные эльфы, наши дальние родичи – они в цветах не живут, да и ростом гораздо больше нас – в общем, как люди. Но сейчас речь не о них. Итак. Вот тебе вопрос. Как ты думаешь, что происходит, когда цветок срывают?
– Не знаю. Как-то не думал…
– Представь, что на твой дом налетел ураган, вырвал его из земли и понес. Что будешь делать?
– Молиться, – сказал Динни. – Что тут еще делать?
– Ну, вот, видишь. Положение не из приятных, не так ли? Ураганы бывают редко, а вот цветы рвут постоянно. Если бы эльфы оставались в сорванных цветах, они бы гибли сотнями. Поверь, очень не хочется умирать, даже, если ты прожил пару тысяч лет. Когда срывают цветок, эльф вылетает из него и летит искать другое жилье. Новый цветок, понимаешь? Но вылететь надо довольно быстро. Сорванный цветок вытягивает силы из эльфа, и если тот останется внутри, то погибнет. Ну, вот. Мы подошли к главному. Обычно эльф сразу покидает обреченный цветок, а найти новый – пара пустяков, поэтому мы и живем бесконечно долго. Ведь эльфы не старятся. Но несколько дней назад у нас случилось несчастье. Один эльф почему-то не вылетел из сорванного цветка и умер.
– Почему же он не вылетел? – участливо спросил Динни.
– Никто не знает. Но такого не бывало очень давно. По крайней мере, лет пятьсот…
– Да, это очень печально, – сказал Динни. – Но пока непонятно, при чем тут я?
– Сейчас объясню. Через три дня состоятся похороны. Похороны у эльфов – совершенно особенное событие, целый ритуал. Собственно, они больше похожи на свадьбу, чем на похороны в понимании людей. Мы, эльфы, смотрим на жизнь и смерть не так, как люди… Впрочем, я отвлекся. Эльфы умирают, как я уже говорил, крайне редко, и вот сейчас оказалось, что мало кто помнит в точности, как нужно проводить похороны, и к тому же об этом нет ни слова в наших древних книгах. Все же общими усилиями нам кое-как удалось восстановить сущность ритуала. Одно из главных условий – на похоронах должен играть приглашенный музыкант. Это должен быть непременно человек, желательно молодой, и при этом не первый попавшийся, а музыкант, происходящий либо из рода Мак Лоухи, либо из рода Мак Кул, либо еще из одного рода, название которого никто не смог вспомнить. Род Мак Лоухи упоминается первым, но мы выяснили, что он прервался, и никого из Мак Лоухи в Ирландии не осталось. Таким образом, выбор пал на тебя.
Слова "Выбор пал на тебя" пришлись не по нраву Динни, ибо выходило так, что никто и не спрашивал, согласен ли он играть, и все уже решили за него. Однако тут же он подумал, что случай особый, и было бы не очень красиво с его стороны ломаться, когда речь идет о похоронах.
– Хорошо, – сказал он. – Я готов вам помочь. А что нужно играть?
– В этом-то и есть главная трудность. В таких случаях положено исполнять особую песню, но, к великому сожалению, оказалось, что эта песня утеряна и забыта. Зато известно, что она была не веселой, но и не грустной, не быстрой, но и не медленной, не длинной, но и не короткой.
Динни не смог удержаться от усмешки.
– Да, это действительно смешно, – сказал эльф. – А кроме того, для нас это настоящий позор. Забыть такую важную песню!.. Но теперь уж ничего не поделаешь… Еще, правда, сохранилось название. В переводе с эльфийского языка оно означает "Маленький цветок". Но что толку в названии? Мы решили, что песню надо заменить другой, ведь главное, в сущности – чтобы она была не веселой, но и не грустной, не быстрой, но и…
– Постойте-ка! – воскликнул Динни, не дослушав эльфа. – Вы говорите – "Маленький цветок"?
– Да, а что?
– Я знаю одну вещь, которая именно так называется. И мне кажется, она может подойти. Она действительно не такая, не сякая… Да вот, сейчас… – Динни достал из сумки футляр, раскрыл его, быстро собрал кларнет… Не успел он сыграть и четырех тактов, как эльф в восторге завопил своим шелестящим голоском:
– Это то, что нужно! Прекрасно! Именно ее и надо играть!.. Дальше, дальше, дальше, – закричал он, потому что Динни, оглушенный его писком, на секунду остановился. – Играй дальше!
Динни доиграл песню до конца.
– Ну, вот, – сказал он. – Значит, годится?
– Отлично! – подтвердил эльф. – Только еще одно, последнее условие, я совсем забыл…
– Какое еще условие?
– Играть надо обязательно на волынке.
– Что?!!
– На волынке. Очень важно, чтобы песня игралась именно на волынке.
– Я ненавижу волынку, – сказал Динни, чувствуя, что у него сводит челюсти, как если бы он откусил разом половину лимона. – Почему именно на волынке? Чем хуже кларнет? Звук прекрасный. Не попсовый, не грубый… По-моему, для похорон лучше не придумаешь…
– Тут дело не в том, хороший звук или нет. Понимаешь, Динни, так положено… Должна играть волынка, и все тут.
– Ладно, – сказал Динни недовольно. – Правда, я на ней никогда не играл. Конечно, как-нибудь изловчусь… Но надо потренироваться.
– Все будет хорошо. Не бойся. Так сыграешь – сам удивишься!
– Ну, ладно, ладно, договорились. – Динни чем дальше, чем больше удивлялся своей уступчивости. Обычно его было невозможно уломать на то, чего он не любил. Впрочем, как знать – может, дело тут не обошлось без эльфийского колдовства… – А можно инструмент посмотреть? – спросил он.
Эльф замялся.
– Видишь ли… В этом еще одна загвоздка. У нас нет волынки.
– То есть как – нет? А на чем же вы предлагаете мне играть? – Динни все-таки рассердился. – Или, может, мне еще и волынку вам найти?
Было видно, что эльф смущен. От его прежнего снисходительного тона не осталось и следа.
– Динни, помоги нам. Ты видишь, что несчастье застало нас врасплох. Мы и подумать не могли, что нам вообще когда-нибудь понадобится эта самая волынка. Я ведь, честно сказать, и сам ее не люблю. Твой инструмент мне нравится гораздо больше. – Непонятно, правду говорил эльф или пытался подольститься к Динни. – Но что же делать…
Динни стало жалко эльфа, и он сменил гнев на милость.
– Хорошо, – сказал он, – Бог с вами. Я найду вам волынку. Когда надо, чтобы я пришел?
– Мы сами придем за тобой, Динни. – Эльф явно обрадовался. – Не волнуйся ни о чем! Но только смотри – никому ни слова. Людям не положено знать о нас то, что узнал ты… Ну, до встречи! Через три дня к вечеру жди нас. Удачи тебе! – Он вспорхнул в воздух, как мотылек, помахал Динни рукой и метнулся куда-то в сторону так быстро, что мгновенно исчез из виду.
Динни собрал кларнет и побрел домой.

3
– Дед, а дед! Послушай!..
Старый Джон Мак Кул хотел притвориться спящим и даже начал было храпеть, но внука не так-то легко было провести. Динни хорошо изучил все эти доморощенные хитрости. Он подошел к креслу-качалке и бесцеремонно потряс деда за плечо.
– Дед! У меня к тебе важное дело… Да открой же глаза!
Дедушка со вздохом открыл совершенно бодрые глаза.
– Динни, ты всегда меня отрываешь от размышлений, хотя я строго-настрого запретил мне мешать. Ну, что мне с тобой делать?
– Ничего не нужно со мной делать, дедушка. Скажи, можешь ты дать мне свою волынку на три-четыре дня?
Дедушка не поверил своим ушам.
– Волынку? Ты сказал – волынку? А… Гм. Конечно, я могу тебе ее дать, но зачем тебе? Ты же не любишь волынку?
– Дедушка, у меня совершенно особое дело, и, пожалуйста, не проси, чтобы я тебе рассказал. Позарез нужна волынка.
– Ну, хорошо, бери. А можно тебя спросить: на ней играть будут или что? Имей в виду, инструмент это древний, очень хороший. Не хотел бы я…
– Не беспокойся, дедушка. На ней будут играть, и по возможности аккуратно. В общем-то… Это я буду на ней играть…
– Что?! Ты хочешь играть на волынке?
– Не то, чтобы очень хочу… Но это необходимо. И кстати, может быть, ты покажешь мне, как…
– Покажу уж, отчего не показать. Хотя, по мне, так все это очень странно. С чего это вдруг… Ну, ладно, ладно, раз я обещал – расспрашивать не буду. Открой шкаф и достань волынку – она в самом низу лежит, завернута в одеяло. Значит, так. Гляди сюда. Тут ничего сложного нет…

4
Промучившись три дня с дедушкиной волынкой, которая, надо сказать, оказалась довольно-таки своенравным и капризным инструментом, Динни кое-как разучил "Маленький цветок". Звукоизвлечение далось ему неожиданно легко, но, конечно, нечего было и думать о том, чтобы за три дня овладеть незнакомым инструментом. Достаточно и того, что он сумел просто вызубрить одну-единственную песню. Но Динни прекрасно понимал, что если он собьется, то никак не сможет скрыть свой промах или с ходу что-нибудь сымпровизировать. Поэтому он с каждым днем все больше и больше волновался. Дедушка Джон, слушая, как внук час за часом играет и играет одно и то же, качал головой и изредка посмеивался, но ничего не говорил. Динни тоже молчал и знай себе надувал щеки, выводя ноту за нотой. Три дня прошло, наступил четвертый. Динни уже не мог играть. Он бродил по дому из комнаты в комнату, волоча за собой волынку и поминутно ожидая увидеть эльфа, вылетающего из цветочного горшка. Но никто не появился.
Наконец, на исходе дня Динни взял волынку под мышку, вышел из дома и сел на скамью под окном. Вокруг него был запущенный сад, заросший травой и сорняками, среди которых кое-где можно было отыскать грядки с чахлой редиской и морковью. В десяти шагах перед ним начиналась дорога, уходящая в поле. Уже совсем стемнело, и Динни стало казаться, что никто за ним не придет, и встреча с эльфом померещилась или приснилась ему. Он сидел и смотрел в темноту. Странные ночные звуки, доносящиеся со всех сторон, завораживали его, и волынка, прижатая рукой, слегка подрагивала, будто собиралась запеть. На небе зажигались звезды. Динни поднял голову, пытаясь отыскать Полярную звезду, но почему-то не мог этого сделать. Все созвездия выглядели как-то иначе, чем всегда, словно их перемешали большой ложкой, а Полярная звезда вообще исчезла. Не успев удивиться этому странному обстоятельству, Динни заметил, что в общий хор ночных звуков вплетается какой-то тихий перезвон и еле слышный шепот. Темнота вокруг него неуловимо изменилась. И вдруг Динни так и подскочил на месте: он сидел на пне посреди большой поляны, освещенной ярким лунным светом. Повсюду, куда ни глянь, были тысячи цветов, и лепестки их таинственно мерцали, усеянные крошечными искрами. А на каждом цветке сидел эльф, и со всех сторон шелестели, звенели голоса: "Здравствуй, Динни! Здравствуй, Динни!"
– Здравствуй, Динни! – Это был его давешний знакомец, который подлетел и уселся ему на колено. Маленький человечек был одет во что-то серебристое, с алмазной короной на голове; вид у него был необычайно торжественный. – Мы все рады видеть тебя. Готов ли ты играть?
– Да. – Динни взял волынку наперевес. Чудесное зрелище, казалось, наполнило его уверенностью.
– Братья и сестры! – разнесся над поляной высокий, ясный голос эльфа. – Вечно пребудет в мире красота. Воистину счастливы те, кто видит и наслаждается, не стремясь обладать. Но и тем, кто без обладания не может наслаждаться красотой, тем, чья душа томится вечным неутолимым желанием, и даже тем, кто в ослеплении и суете своей вовсе не видят красоты и ее высокого смысла не понимают – даже и тем наш братский привет! В свой срок да распускаются цветы, и всякий плод да созревает в свое время!
Никто ничего не сказал Динни, никто не подтолкнул его под руку – играй, мол, – но каким-то образом он вдруг понял, что пора. И не успело отзвучать эхо последних слов, как громко и чуть хрипловато запела волынка Джона Мак Кула. Динни играл и не понимал, что происходит. Мелодия казалась незнакомой, хотя он, как никогда, был уверен в каждой ноте, в каждом движении пальцев. Ему чудилось, что вместе с ним играет целый оркестр невообразимых, дивных инструментов, которым и названия-то нет; он слышал странную, волшебную музыку. Сама волынка звучала теперь совсем по-иному. Ее голос невозможно было узнать. Динни пытался понять, какой же инструмент может издавать такие прекрасные звуки, и, наконец, его осенило. Кларнет! Но только кларнет, сделанный не из сухого дерева, а из живой, цветущей ветки… Тысячи огоньков танцевали вокруг него, раскачиваясь и мелькая в такт музыке, кружились и медленно гасли – один за другим, пока, наконец, не погас последний огонек. Наступила полная темнота, и в тот же миг сама собой смолкла музыка.
…Динни Мак Кул лежал, растянувшись на скамье и закинув руки за голову. Он смотрел в небо и улыбался. Прямо у него над головой горела Полярная звезда, а под боком, как свернувшаяся калачиком сонная собака, примостилась дедушкина волынка.

5
– Ну, и долго ты собираешься еще спать? – услышал Динни над самым ухом голос дедушки Джона. Он открыл глаза и увидел, что над ним горит Полярная звезда.
– Что?
– Не пора ли тебе перебраться в дом? – Дедушка говорил весьма ехидным тоном. – Всем соседям интересно, почему это мой внук целые сутки во дворе на лавке спит. Не выгнал ли я тебя из дому? Не пьян ли ты? Не болен ли? Вот мне и самому стало, наконец, любопытно: что это с тобой такое?
Динни сел на лавке, моргая спросонья глазами. Он чувствовал себя необыкновенно выспавшимся и сразу понял, что дедушка, хоть и издевается, но говорит чистую правду: он действительно проспал на лавке целые сутки. Ему стало немного неловко. Он припомнил вчерашние события и оглянулся вокруг себя в поисках волынки – ее не было. Он заглянул под лавку – пусто.
– А где…
– Волынку я еще утром в дом отнес. Не мог же я допустить, чтобы она валялась тут без присмотра! Еще, не ровен час, какой-нибудь веселый прохожий прихватил бы ее с собой. Славно же ты выспался! Может быть, теперь расскажешь, как ты сыграл?
Динни молчал. Он помнил, что эльф запретил ему рассказывать… Но, с другой стороны – было ли все это на самом деле? Эльфы, похороны, чудесная музыка… Ведь могло и присниться. За целые сутки-то! Каких только снов не насмотришься!.. А если – правда?..
Видя, что внук колеблется, старый Джон рассмеялся.
– Все ясно. Тебе велели не рассказывать. Нашли от кого скрывать! Еще когда ты попросил волынку, я уже начал догадываться. А когда глянул в окно – думал, ты сидишь на лавке, а тебя уже и след простыл, – тут я сразу догадался.
– И о чем же ты догадался? – спросил Динни осторожно.
– Догадался, что тебя утащили эльфы. И даже понял, куда. На похороны! Тоже мне, секрет, пф! – Дедушка презрительно фыркнул. – Если уж им понадобился молодой Мак Кул с волынкой… Ясное дело – похороны.
– Откуда ты все это знаешь? – Динни не мог поверить своим ушам: дедушка все знал и откровенно потешался над эльфами и над их секретом.
– Кому, как не мне, знать, когда я сам дважды играл у них на похоронах. Дважды, потому что твой уважаемый папаша, когда дошло дело до него, так перетрусил, что отказался наотрез. Пришлось мне играть второй раз, хотя мне тогда было уже под сорок. Мак Лоухи, Мак Кул, О'Нил – вот как! Всего три семейства. Мак Лоухи больше нет в Ирландии, значит, остаемся только мы. Выбирать не из кого.
– Почему?
– Да потому, что среди О'Нилов отродясь ни одного музыканта не было. Эльфы вечно что-нибудь напутают. Да и память у них короткая. Того, что было двадцать лет назад, уже не помнят. Когда они за мной второй раз приходили, уверяли меня, что у них уже лет пятьсот никто не помирал, и я, дескать, за все это время первый, кто сподобился увидеть воочию эльфа. Ну я-то, вестимо, спорить не стал. Сыграл, да и Бог с ними. Жалко их, бедолаг… Отец мой, тоже, помню, все сокрушался. Как же, говорит, так! Живут себе, никого не трогают, а им что ни лето – то разорение… Сам ведь цветов никогда не рвал, и жене – матери моей, то бишь, твоей прабабке, – настрого запрещал. Зато сад имел такой, что любо-дорого посмотреть…
– А скажи, дедушка, что ты им играл?
– Я-то? Я-то играл, что полагается. "Маленький цветок" играл. Только не твой, джазовый, а настоящий. Тот самый, который эльфы никак запомнить не могут. Нотами-то записать – ума, что ли, у них не хватает?.. Вот чего не пойму. Зато, правда, на другие дела – настоящие, важные – у них всегда и мудрости, и смекалки, и сил найдется… Странный народ, что и говорить.
– А откуда ты эту песню знаешь? Настоящую, то есть? Если даже сами эльфы ее не помнят?
– А как ты думаешь, откуда? Если испокон века Мак Кулы у эльфов на похоронах играли? Так – от отца к сыну, от деда к внуку – и дошла песня до наших дней. Не быстрая и не медленная, не веселая и не грустная, не длинная и не короткая… Если б ты мне чуть доверял, рассказал бы сразу – я бы тебя научил. Песня-то простая, хоть и красивая. Пойдем-ка в дом, зябко уж. Там я тебе сыграю.
Они поднялись со скамьи и двинулись к дому.
– Но и твоя песня им впору пришлась. И сыграл ты, как надо, – неожиданно сказал дедушка Джон, когда они поднимались на крыльцо.
– Откуда ты знаешь? – спросил Динни.
– Да ты сам посмотри. – Дедушка с улыбкой показал рукой вокруг себя. Динни пригляделся – и ахнул: в свете, падавшем из окон, он увидел, что сад вокруг дома, весь их запущенный сад был теперь полон полевыми цветами!
– Но больше всего они любят вереск, – говорил дедушка, входя в дом. – Уж и не знаю, почему. Бывало, помню, так и норовят на каком-нибудь пустыре вересковое поле устроить…

июль 98'
Москва