Когда в 1998 году вышла крошечным тиражом первая книжечка моих стихов и разошлась, в основном, по друзьям и родственникам, я получил один совершенно особенный и неожиданный читательский отклик. Мой дядя, Виталий Алексеевич Захаров, - очень серьезный конструктор, человек мною глубоко уважаемый и тоже совсем не чуждый писательской деятельности, - передал мне комментарии, которые он написал к каждому (!) стиху после прочтения книжки. Серьезность, с какой он подошел к изучению и оценке моего, прямо скажем, в то время довольно скороспелого творчества, сама по себе удивила и тронула меня. Наверное, с того самого момента я начал потихоньку осознавать, что любое творчество имеет с миром обратную связь, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Со своей стороны, внимательно прочитав комментарии Виталия Алексеевича, я обнаружил, что большинство стихов показались ему пессимистическими. Возможно, они в какой-то мере и были такими – но больше по форме. Частично это была неосознанная дань некоторым литературным и песенным шаблонам, от которых я, конечно, не был свободен. Но по сути я никогда не был пессимистом, и сейчас им не являюсь, если понимать это слово так, как его обычно понимают.
Сейчас, по прошествии восьми лет, - срок не слишком большой, но и не такой уж маленький, - в моем творчестве кое-что изменилось. Во-первых, я осознал себя поэтом. Я говорю о моем ощущении мира, себя и других людей, - а не о реалиях поэтического ремесла. Во-вторых, сейчас я пишу, пожалуй, гораздо больше пессимистических – и по форме, и по содержанию – стихов. Это обстоятельство требует пояснений.
Начну с иллюстрации. Недавно я беседовал с моим другом Д*, готовившим к печати книжку своих стихов. Заметив, что он исключил один нравившийся мне стих, я поинтересовался, почему.
"Это мрачный стих, - сказал Д*. – Я его писал в состоянии депрессии".
"Ну и что?" – удивился я.
Он пояснил, что, по его мнению, тяжелое, мрачное состояние, которым проникнут стих, может повредить читателям. Дескать, что позитивного в таком стихе? Наш общий друг Н*, бывший при разговоре, возразил:
"Но ведь ты его писал в состоянии депрессии".
Оставляя в стороне вопрос о том, можно ли в принципе оценивать творчество с точки зрения его позитивности или негативности, скажу, что Н* прекрасно выразил в словах то, что с некоторых пор я мог бы считать своим творческим кредо. Беда, на мой взгляд, в том, что многие люди в состоянии депрессии не пишут ни стихов, ни картин, ни музыки, а делают совсем другие, часто очень деструктивные вещи. Если же кто-нибудь смог все-таки написать стих, то для остальных это – вроде мифа о схождении в ад: отчет об опасном, но пройденном пути, опыт преодоления небытия. Поэтому, когда из пессимизма, депрессии, рутины вырастает нечто живое, - в данном случае, стих, - я радуюсь. Творчество, по определению, процесс всегда конструктивный. И часто именно эти самые пессимистические, мрачные и горестные стихи, будучи правильно понятыми, по выражению того же Д*, "дарят мгновенья победы над смертью".